В эти дни революция праздновала свою победу, и вся Москва, кроме тяжко больных, высыпала на улицу.
Это было волнующее, незабываемое, грандиозное зрелище!
Трамваев не было, извозчики бастовали, и по опустевшей мостовой сплошной стеной двигался народ, украшенные революционными значками.
Красные флаги, красные цветы, красные, шитые шелком знамена, красные ленточки.
В особенности ленточки, которые бросались в глаза, как красные головки мака среди волнующейся необозримой нивы.
На детских курточках, на дамских саках, на бабьих кацавейках, на казачьих папахах, на солдатских штыках и на генеральских пальто, -- всюду красные ленточки.
Я видел ленточку даже на рубище нищего, даже на городских памятниках.
На монументе Пушкина, на головой поэта, полоскались в теплом, влажном воздухе красные флаги.
Красные флаги были и на памятнике Скобелеву. Белый генерал скакал на своем бронзовом коне, а на руке его и на поднятой шашке трепетали красные ленты.
Это обилие флагов и лент придавало какой-то особенный, праздничный вид толпе, и, помню, один безусый солдат с восторгом заметил по этому поводу:
-- Зацвела наша Рассеюшка!..
Но праздник революции был скромен и полон достоинства и порядка.
Радостные лица, радостный блеск в глазах, радостное, дружное, веселое "ура".
Но ни одного пьяного, и ни единого грубого, скверного слова.
Точно трезвая Пасха, когда праздничная толпа, освятив куличи, хлынет на улицы из храмов.
И только арестованные полицейские, которых два дня возили и водили в здание городской полиции, нарушали в толпе это праздничное, торжественное настроение.
Москва не любила своей старой полиции и встречала ее криками и свистом.
Вот едет грузовой автомобиль с красным флагом, переполненный арестованными околоточными надзирателями.
Околоточные едут стоя. Их штук двадцать, и толпа встречает их гиканьем и свистом.
-- Го-го-го!.. Повезли голубчиков! Ишь, мордатые!
-- Куда это их? Поди на свалку, гати гатить?..
-- Го-го-го!..
Околоточные стоят хмурые, с опущенными головами, но на лицах их нет и тени страха. Они видят, что толпа настроена добродушно, и что дальше неизбежной и привычной "словесности" дело не пойдет.
Зато к арестованным городовым толпа относится гораздо строже.
Городовые все до единого переоделись уже в штатское, но их узнают по форменным штанам.
Штатская шапка, штатское пальто и пиджак могли бы совершенно скрыть городового в толпе, но штаны их губят.
При мне толпа и патруль милиции задержали одного такого переодетого полицейского.
-- Братцы, -- кричал он, -- какой же я городовой? Я швейцар, накажи меня Бог!..
-- Швейцар, говоришь? А штаны? Нешто у швейцаров такие штаны? У-у, собачий хвост!..
-- Волоки его, ребята! Да дай ему, дай ему по загривку!..
-- Не смей трогать! -- кричит студент-милиционер. -- Ни одна капля крови не должна быть пролита!.. Не сметь!..
Толпа сразу останавливается, и слышны уже шутки и смех.
-- Ну, пущай его!.. Пущай на фронте отечеству послужит. Ишь, он какую морду нагулял!
Арестованного городового уводят под конвоем милиции, толпа расходится, и только какая-то баба, -- по видимому, черная кухарка, -- никак не может примириться с мыслью, что "мордастый" отвертелся от расправы:
-- Хучь подзатыльника бы дали!.. Тожа мужчины называются!..
-- А ты бы, тетка, сама дала, коли тебе не терпится...
-- "Сама дала", скажешь тоже... Чай я женщина!..
И кухарка обвела толпу презрительным взглядом и даже сплюнула:
-- Мужчины называются!..
Чем ниже по Тверской, тем гуще и пестрее толпа.
Пробегают автомобили с солдатами и с вооруженными студентами, и на кончиках штыков трепещут в воздухе красные полоски лент.
Проходят патрули милиционеров с ружьми и с шапками, болтающимися на студенческих пальто.
В ногу, как солдаты, идут в пешем строю гимназисты с красными ленточками на фуражках и с великолепным шелковым красным знаменем с золотой бахромой.
Впереди "отбивает" шаг их предводитель -- стройный, как пальма, красавец-гимназист.
Голубые глаза его блестят, а на лице пылает настоящий пожар огромного нечеловеческого счастья.
А вот опять автомобиль с солдатами, с рабочими и студентами-милиционерами. На первом месте в автомобиле стоит рослая красивая барышня с красным флагом в руке и в автомобильном шлеме на прелестной голове.
На лице ее тоже горит пожар нечеловеческого счастья.
-- Ура!!.. --кричит толпа красивой девушке.
А девушка машет флагом народу и ноздри ее трепещут от сдержанного восторга.
Все гуще, все теснее становится толпа на Тверской.
На тротуарах уже трудно идти, и все движутся по мостовой.
Но по прежнему скромна, сдержанна и полна достоинства эта стотысячная, необозримая и неисчислимая толпа.
Настоящее море людей.
Но ни одного пьяного, и ни единого бранного, скверного слова.
Опять повели арестованных милиционеры, и опять загудела и заволновалась толпа.
-- Кого это ведете, братцы?
-- Черную сотню ведем!..
-- Го-го-го!.. Ура!.. Ура!.. Браво!.. Попались птички? Го-го-го!.. Гони их в чижовку, собачьих детей!..
Но дальше "словесности", да и то деликатной, сдержанной "словесности", и на этот раз не пошло.
Добродушие, юмор и шутка не покидают толпы ни на минуту.
Чувствуется, что врагов, заклятых и кровных врагов, у этой толпы уже нет.
Были обидчики, были притеснители, были "досадители", но все это уже в прошлом, все это уже отодвинулось куда-то в сторону и сметено с народной души, как пыль со стола.
Нет врагов, и потому нет злобы, и никому не хочется сердиться.
Лень сердиться.
И это добродушие толпы так ясно написано на лицах, что настроение народа понимают даже иностранцы.
Я видел в толпе французского полковника, который с улыбкой глядел на толпу арестованных городовых, и говорил:
-- Это похоже на Париж... Это совсем как у нас в Париже!.. Но сколько доброты на лицах... Положительно эти русские проделывают свою революцию точно веселые, милые дети!
И француз говорил чистейшую правду. В стотысячной толпе нельзя было найти ни одного злого лица, ни одной пары нахмуренных бровей.
Народ праздновал свою бескровную победу радостно и тихо.
С насмешливой улыбкой он проводил старую власть и вдогонку ей посылал только шутку и забрасывал ее только увесистыми, крепкими остротами.
Но зато к новой власти эта толпа прислушивалась с почтительным вниманием.
Я видел, как по Тверской с конвоем казаков проехал новый командующий войсками полковник Грузинов.
Недалеко от генерал-губернаторского дома он остановился и обратился к народу с речью.
Это было очень эффектное зрелище. Среди огромной толпы стоял в автомобиле статный, рослый полковник в белой папахе и уверенным, громким голосом объяснял народу положение дел.
Он говорил просто, ясно и без малейшей аффектации.
Никаких заигрываний с толпой, никакой подделки в тоне и никаких ораторских эффектов.
-- Все войска московского гарнизона теперь подчинены мне, а я починен Государственной Думе. Что прикажет мне Государственная Дума, то будет свято исполнено. А вас я прошу соблюдать порядок и поскорее приступить к вашей обычной работе...
Таково было содержание коротенькой и простой речи нового командующего войсками.
И толпа поняла эту речь, и ни одно слово полковника Грузинова не пропало даром.
-- Ура! Ура! -- кричали в толпе, когда автомобиль тронулся, и белая папаха статного полковника заколыхалась над морем голов.
Признаюсь, я слушал речь нового командующего войсками с большим удовольствием. Она была как-то целомудренна-скромна и от начала до конца правдива.
В его словах толпа почувствовала, что праздники революции кончаются, что пора приниматься за работу.
И чем скорее, тем лучше!
АЛЕКСАНДР ЯБЛОНОВСКИЙ
и что потом этот Грузинов?
ОтветитьУдалитьИнтересно чем кончил